крестьян, рабочих этих заводов казаков сделает и самоуправление назначит, по примеру выборного. Как на казачьих кругах. Пушками и пушечным припасом графа Чернышева и князя Исетского обеспечить должен, с этих заводов».

Высказавшись, «Император» внимательно посмотрел в глаза Хлопуши, как бы проверяя, удивлён он или нет. Верит тому, что говорит ему Пугачёв или нет. Поняв, что тот слушает с интересом, продолжил: «А это вот, граф Орлов,[121] командующий артиллерией, слыхал, небось, такую знаменитую фамилию? Известная в нашем государстве».

– Слыхал, батюшка Император. Как не слыхать? – ответил смущённо Хлопуша, которого впервые за сорок лет назвали Афанасием Тимофеевичем.

– Это вот известный атаман и полковник Иван Александрович Творогов.[122] Он из Илецких казаков. Сильный начальник в своем воинстве. Он за наше дело жизнь отдаст. Правда, Иван Александрович? – уточнил Пугачёв у Творогова, хитро прищурившись.

– Не сомневайся, батюшка. Всю кровь отдам до капли, и за дело, и за тебя. Верен я делу нашему! Служить буду тебе до смерти, каждую каплю крови тебе дарю, благодетелю, – напыщенно ответил Творогов.

– Вот, представляю тебе моего второго заместителя, Ивана Яковлевича Почиталина.[123] Моего личного секретаря. Все указы он готовит. Ведает переговорами с иноземцами, союзниками и прочими замысловатыми делами. Весьма умён, – с уважением представил, «Император», ещё одного «вельможу».

Хлопуша понять не мог, зачем всё это Пугачёв рассказывает ему. Мысли бегали у него в голове. Удивлению не было предела.

«Конечно, они никакие не вельможи, графья, князья, полковники, а обычные казаки и простой народ. Каторга по ним плачет и виселица. Да мне всё едино, кто они. Среди них я свой. Мне здесь тепло и сытно. Да только зачем мне он всё это рассказывает? Мудрёно!» – думал ошарашенный каторжник

– Граф Воронцов[124] тебе хорошо известен. Он вместе с тобой в тюрьме сиживал под фамилией Шигаев, именем Максима. Скрывать был должен, до поры, своё высокое рождение. Прятал, от врагов, титул и предназначение. При моей особе является первым заместителем и первым заместителем в военной коллегии. Дюже тебя любит и ходатайствует, чтобы присвоил я тебе, Хлопуша, звание полковника. Что скажешь? – весело усмехнулся Пугачёв.

– Мне, каторжному, полковника присвоить! Как же так? Счастье и милость великая! Что сказать и не знаю. Ваше Величество, батюшка Император, не подведу! Не продам и не предам! Век буду помнить и молить за тебя! Отбатрачу высокое доверие, только дай возможность показать себя! – взволнованно закричал Хлопуша и упал на колени, головой в пол.

– Встань, Афанасий Тимофеевич, не дело это, будущему императорскому офицеру и атаману в ногах валяться, – заявил Пугачёв.

Хлопуша поднялся с колен. Встал перед «Военной коллегией», выпрямившись и не понимая, что с ним? В мыслях он дал зарок никогда не предавать благодетеля. Ему было всё равно, «Император» он или беглый раскольник-казак с Дона, как говорили в лагере, по большому секрету. Он был обласкан «его царским Величеством» и собирался служить хозяину верой и правдой, как верный дворовой пёс.

– Утром указ получишь. Иван Яковлевич подготовит. Соберёшь охотников, человек сто. Граф Воронцов тебе поможет, на первых порах. Выйдешь на металлоплавильные заводы, на притоках реки Белой, Авзяно-Петровские. Доведёшь сии указы до заводских приказчиков и заводских работных людей. Займёшься литьём пушек для войска. Готовые изымешь. Дюже они нам нужны. Если пороха или оружие найдёшь, тоже изымай. Сам себе полк наберёшь из работных людей. Если всё выполнишь, как я наказываю, станешь полковником. При всех обещаю. Ну а сегодня раздели с нами трапезу. Отдохни среди равных.

– Может, рано ему, отец-государь, с нами сиживать? Не проверен в преданности тебе. Пока не по чину, не заслужил ещё! – уточнил атаман Творогов, переглянувшись с атаманом Чумаковом.

– Да бросьте вы плетень городить. Он нам предан, как и вы мне. Даже сомнений нет. Столько лет за волю бьётся. Все каторги и тюрьмы знает. У него одна дорога теперь, с нами! До самого конца! – ответил Емельян Иванович, ухмыльнувшись.

Гуляли до утра. Хлопуша сидел равным среди равных. Весело смеясь слушая чужие сказки и рассказывая свои. Иногда он забывал про свои рваные ноздри и исковерканное тюрьмами лицо. Когда вспоминал, от неудобства старался сидеть в пол бока к остальным или прикрывать рукавом одежды свои увечья. Впрочем, на них никто и внимания не обращал. Все, в весёлой компании, пили и гуляли от души.

Глава 7 Тонкости ювелирного дела. Империалы

Подъехав к дому китайца, Евграф вышел из пролётки и подошёл к двери. Постучался. Через некоторое время дверь открыл учитель Чан. Увидев Тулина, он пригласил его жестом пройти во внутрь помещения. Сыщик поклонился и вошёл.

– Здравствуй, уважаемый господин Евграф, молодой и мудрый мастер правды. Ни хао ма? – поприветствовал мастер Чан сыщика, при этом поклонившись ему. Чан всегда так высокопарно обращался к Евграфу. Добавляя к словам высокие характеристики человека. Видимо, так было заведено у него на родине, согласно правил этикета общения. Разговаривал он на китайском и ломанном русском языке. При чем так, что было понятно о чём он говорит. Это было приветствие по-китайски. Оно означало: «Хорошо ли вам?».

– Хао! Сесе, уважаемый учитель Чан. Хотел увидеть вас, – ответил Тулин, на смеси китайского и русского языка.

– Проходите, господин Евграф, время к гунгфу-ча. Составьте мне компанию, – ответил китаец и пригласил сыщика войти во внутрь дома.

Чайная церемония, гунгфу-ча, являлась одной из важных традиций того народа, откуда прибыл Чан. На взгляд сыщика, она была очень замудрённой и сложной. В России было проще. Но вслух он этого никогда не говорил, что бы не обидеть хозяина дома. Они вошли. Большое помещение, которое снимал китаец, напоминало зал для занятий. На одной из стен висели различные виды оружия: самострелы, пики, топоры, секиры. Некоторые из них были с одним, а некоторые с двумя острыми лезвиями. Имелись вилы, со странным названием – ча, похожие на обычную русскую рогатину. Различные мечи и сабли. Имелся молот – чуй, на ремённой рукоятке. Палка-копьё – шу. Кистень, цянь, похожий на небольшую железную палку. Плеть – бянь, с небольшим железным шариком на конце. Лук – гун, ничем особым не отличавшийся от русского старинного лука. Аркан – суо, мягкая, легко гнущаяся верёвка. Палки, имевшие несколько металлических колен, соединённых между собой цепями под названием – цзе бянь. Верёвки, длиной до шести аршин, с грузами – лю син чуй. Верёвки, длинной до двенадцати аршин, с крюками – фэй гоу. Имелись на стенах и вертикальные свитки, вместо картин. С изображениями замысловатых драконов, красивой и необычной природы, и иероглифами на китайском языке. В углу комнаты, за ширмой, располагалась бамбуковая циновка для сна. Чан спал практически на полу, и без подушки. Когда Тулин в первые дни знакомства выразил непонимание такой традицией, то тот объяснил это связью человека и земли. «Когда человек спит рядом с землёй, то она своей энергией наводит порядок в теле и мыслях человека. Совершенствует его, добавляет здоровья и мудрости», – пояснил китаец.

Вообще, в помещении, где жил, принимал гостей и тренировался мастер Чан, всё было устроено по китайскому принципу фэн-шуй. Философской практики размещения предметов, устройства быта человека с целью получения положительной энергии вселенной, энергии – ци. Китаец рассказывал, что раньше эти знания были доступны только Императорам, которые держали их в тайне для простых людей. Поэтому, согласно фэн-шуй, оружие размещалось только на одной стене, той которая соседствовала с оживлённой улицей. По фен-шую и словам Чана, оно защищало от негативных сил извне. В другом углу имелось ограниченное перегородкой место для питания. Там тоже лежали циновки. Вот туда и прошли Евграф и Чан.

– Для вас, господин Евграф, великий поборник правды, я заварю любимый чай императоров Китая, Си-Ху Лун-Цзин. Как вы знаете, в переводе это означает: «Колодец дракона с озера Си-Ху». Вы уважаемый и радостный гость для меня! – сказал Чан и приступил к подготовке чая.